* * * * *



Однажды мы с папой пошли вместе в гости к Александре Николаевне Доррер. Графиня приготовила маленькое угощение: вкусные печенья со сливочным маслом, мёд и чай. Мы долго разговаривали на различные общекультурные темы: конечно же, как всегда о предках, о трудной жизни во время войны, о судьбах России. Я её спросил о том, какой она может дать прогноз по поводу будущего нашего народа. Она сказала, что обязательно будет лучше, что жизнь очень длинная и сложная штука и что она никогда не стоит на месте. Что-то приходит, что-то уходит, становится то лучше, то хуже, то опять лучше. Она очень верила в политику новых российских властей (тогда, как раз, на первый срок избрали Путина). Александра Николаевна очень надеялась на то, что Россия обязательно станет процветающей и сильной страной. Неурядицы 90-х годов она сравнивала со смутным временем, которое было в России в начале XVII века. Но это смутное время кончилось, и наше Отечество, окрепнув от войны и усобиц, стало вновь великой европейской и мировой державой.
Потом разговор зашел обо мне. Отец рассказал Александре Николаевне о том, что я ленив и мечтателен. Эти качества зачастую мешают человеку в жизни, считал он. Графиня, помолчав немножко, попросила меня пойти на кухню и поставить ещё чайку. Я вышел из комнаты. Наливая воду в чайник и ставя его на огонь, я слышал продолжение разговора папы с Александрой Николаевной.
– В Вашем сыне чувствуется порода, – сказала она. Павел очень талантлив. Будем надеяться, что его судьба сложится благополучно.
– Да, я тоже замечаю в нём породу, – сказал папа. Но таким вот людям в жизни, как правило, и не везёт…
К сожалению, тогда я не придал папиным словам должного значения. Увы, они оказались пророческими…
Папа очень дружил с Александрой Николаевной Доррер. Между ними было много общего: возраст, огромный житейский опыт, жизненные трагедии и тяготы за плечами, благоговейное отношение к истории, к искусствам. Это были два мудреца и мыслителя, которые порой поражали своей прозорливостью, умом, всепониманием. Все прогнозы, сделанные графиней Доррер и моим отцом по поводу меня, полностью сбылись. Они оба были последними хранителями настоящего дворянского духа и традиций в нашем крае. Среди членов Херсонского Дворянского Собрания младших возрастов не было никого, кто мог бы сравниться с ними даже близко.
Будучи на четвертом курсе ХГПУ я стал активнее писать. В творчестве возник новый всплеск. Бывало, в день мне удавалось написать по два действительно хороших, профессиональных стихотворения, а это очень много.
С большим удовольствием и с немалыми надеждами на будущую успешную карьеру я проучился в Херсонском государственном педагогическом университете пять лет.
Со временем моя утончённость стала блекнуть. В молодости и зрелости она полностью ушла. Я стал человеком мыслящим и чувствующим совершенно реалистично, прагматично, трагически. С течением времени я стал остро ощущать весь ужас того жестокого и безумного действа, имя которому – ЖИЗНЬ. В юности я задавался вопросом о смысле бытия (да кто ни думал об этом по молодости лет?). В зрелые годы пришло понимание абсурдности и бессмысленности человеческой жизни. «Жизнь, – думал я, – это такой спектакль, в котором всё решено за нас. Каждый актёр получил свою роль, каждый живёт на сцене, находясь в строгих рамках сюжета, фабулы, режиссёрского замысла. Актёр является рабом своего жизненного театра и своей пьесы, он ничего не может изменить. Лицедействуй, как можешь, или… умри… »
Тяжелые жизненные события иногда что-то ломали в моей душе. Так произошло впервые, когда умерли дедушка и бабушка – родители моей матери. Я их очень любил, особенно дедушку, который всегда для меня отождествлялся с мужественностью, силой, могуществом. В нём заключалось настоящее мужское начало. Это качество мне в нём особенно нравилось потому, что оно было присуще близкому мне человеку. Всегда хорошо и комфортно быть внуком сильного мира сего.
Второй душевный перелом произошёл у меня, когда я уходил из Гидрометтехникума. В моём сознании никак не укладывалось, как можно было проучиться два года и в результате не заслужить даже Аттестата Зрелости.
Третья душевная травма – это разрыв моей семьи с Дворянским Собранием, сопровождавшийся постоянными интригами со стороны нашего губернского предводителя, какими-то подковёрными делишками, а зачастую и прямым предательством. Предательство – это страшная кара, падающая на головы порядочных и легковерных людей. Предают всегда близкие, и от этого становится только больнее и страшнее…
Потом моя душа жила дальше. Она получала новые увечья, её била жизнь по всем бокам, делая больно, невыносимо больно… С каждой новой травмой моя вера в Добро и Справедливость становилась всё меньше и меньше. В какой-то момент она исчезла полностью.
«Я всю жизнь служил Добру, – думал я, – писал хорошие стихи, в которых призывал людей к Благородству и Красоте, не обижал никого и прощал, когда обижали меня, почему же я не заслужил, того, чтобы ко мне относились по-человечески?!» В моей голове постоянно крутилась вот какая мысль: «Если мир устроен жестоко, по-скотски и по-идиотски, то и жить не стоит… » В моей душе долгие годы зрело омерзение перед жизнью. Если в юности оно смягчалось утончённостью, поэтическими способностями, которые уводили меня от суровой реальности в страну мистических и прекрасных грёз, то в более зрелом возрасте, это чувство стало овладевать мною всё сильнее. Нравственная гадливость по отношению к жизненным реалиям стала в какой-то момент меня буквально сжигать изнутри, испепелять мою душу… Я много думал, но не мог ответить на вопросы волновавшие меня: «Почему в жизни всё решает сила, жестокость, злость?». «Кто так установил, что люди постоянно должны между собой бороться без правил и жалости, воевать друг с другом за место под солнцем!?». «Неужели люди такие скоты, что они постоянно должны выживать в этой жизни за счёт других!?». «Кто возвёл весь этот маразм в ранг закона?». «Кто тот идиот, который сделал безумие повседневной реальностью?» «Почему наглые и подлые людишки правят миром, а добрые люди очень многие ещё в юности сходят в могилу?». «Почему литературный талант признают только за сильными или прославленными личностями, а если ты талантливый, но безвестный автор, то другие априори тебя будут считать никем и ничем?». Я всегда думал, что уровень способностей в каком-либо деле и уровень известности – это совершенно разные величины, которые друг от друга мало в чём зависят. «Почему близким людям, которые нас любят и оберегают, мы часто плюём в душу, даже не замечая этого, а своим врагам, которых бы стоило сжить со свету за их подлость, мы кланяемся в ножки?». Где логика, где здравый смысл, где совесть, наконец??? Жизнь всё острее и острее представлялась мне театром абсурда, а Главный Режиссёр этого театра – идиотом и подлецом…




ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ЗРЕЛОСТЬ.
С получением вузовского диплома началась моя взрослая жизнь. В аспирантуре мне закрепиться не удалось, хотя мой научный руководитель профессор Евдокия Петровна Голобородько и пыталась мне в этом помочь. Денег, чтобы продолжить дальнейшую учёбу, не было. Это стало главной причиной того, что моя научная карьера не состоялась.
Первым моим местом работы был Центр детского творчества Комсомольского района города Херсона. Деятельность моя заключалась в том, что я должен был набирать детей на курсы по литературному и историческому краеведенью, а потом эти курсы вести. Дети, конечно же, такие занятия посещать отказывались (они и в школе основные предметы учить не желают, не то, что дополнительные), поэтому на мои кружки мало, кто ходил. Работа была трудной и нервозной. Постоянно донимало начальство, которое требовало, само не зная что; донимали и родители детей, имеющие пятиклассное образование, но при этом пытавшиеся командовать чуть ли не всем педколлективом Центра; страшно надоедали кучи бумажек, которые надо было заполнить и сдать в срок.
С 2002 года я начал активно посещать Областную литературную гостиную. Туда приходили разные люди, беседовали друг с другом на литературные, исторические, философские и прочие культурные темы. К их кругу присоединился и я.
На протяжении всего 2001 года от Сергея приходили, в общем-то, не плохие вести. Он получил жильё на новом месте, стал учить язык и готовиться к экзаменам на врача. Защищать ему свой советский диплом, конечно, было очень тяжело, но таковы были обязательные условия его вхождения в новую жизнь.
В 2002 году продолжали приходить от брата хорошие новости. Сергей писал нам, что сдал экзамены по языку и скоро сдаст экзамены по специальности – учёба его по врачебному делу шла полным ходом.
Как-то нам позвонила Зина – Сергеева жена. Я этому немного удивился, так как она никогда особенной потребности в общении с нами не испытывала, а тут вдруг взяла и сама позвонила.
Зина сказала в трубку:
– Серёжа умер…
– Как умер, – ответил я ей, – ему же всего 42 года?!
Дальше последовало долгое молчание. Потом Зинаида рассказала, что Сергей скончался во сне, совершенно не испытывая каких-либо физических мучений. Он последнее время очень задыхался. У него начались серьёзные проблемы с сердцем, но посещение кардиолога он всё откладывал до лучших времён.
Через некоторое время Зинаида прислала письмо, в котором сообщила, что переезжает на новое место, и что потом она нам обязательно напишет. С тех пор прошло много-много лет, но вестей от неё мы так и не получили…
Папе, который в 2002 году себя уже очень плохо чувствовал, мы долго не говорили о смерти его старшего сына. Но он часто спрашивал о нём, всё удивлялся, почему Сергей не пишет и не звонит. В конце концов, мама ему рассказала всю правду. Отец долгое время не мог прийти в себя, не с кем не разговаривал, был хмурым и подавленным.
Мы с папой иногда, сидя в нашем тенистом, густо заросшем всевозможной зеленью саду, размышляли о жизни и о будущем Украины. Точнее, это он размышлял, а я его слушал, всматриваясь духовным зрением в его слова и пытаясь прочувствовать до глубины души их смысл.
– Честных людей нет, – говорил он не раз.
– Никому не верь. Всякий человек тебя обманет и сделает так, как ему выгодно. Век благородства и порядочности прошёл.
Это обстоятельство особенно удручало его. Отец одно время, в юности, свято верил в добро и справедливость. Милосердие, гуманизм, доброе отношение к людям всегда были его сущностью. Даже фронт и лагерь не отбили у него охоту поступать по-человечески. Потому, я думаю, он и выбрал себе профессию врача, что она давала ему широкие возможности делать людям добро.
Ещё папа очень сожалел, что век славянства на планете Земля, как считал он, идёт к своему закату. Россия сейчас ослаблена, Украина и Белоруссия тем более. Западных и южных славян Америка и Европа неизбежно поглотят в экономическом и культурном плане, а затем переварят. США купили Польшу. Она вступила в НАТО. Там же оказалась и Болгария. Югославия уничтожена благодаря войне, развязанной на Балканах Америкой.
Украина экономически бедствует. Создаётся полное впечатление, что кто-то специально поставил её население в невыносимые условия. Кто-то хочет, чтобы украинцы вымерли как народ. Отец это видел и понимал. Он не раз ставил передо мной риторический вопрос:
– Что будет с этим народом, когда от времени развалятся все «хрущевки» и «брежневки», построенные при советской власти, когда развалятся дома царской постройки? Новое жильё в стране не возводится и не будет возводиться – где же через двадцать-тридцать лет будут жить все эти люди? Станут бомжами?..
Отец понимал, что в социо-культурном отношении наш современный народ воспитывается властью и самими условиями жизни в соответствии с принципами «Большого Хапка» и «Великой Халявы». Всякие воры и нечистые на руку дельцы сейчас правят бал в нашей стране. Полная вседозволенность и безнаказанность делают их всевластными поработителями собственного народа.
Папа прекрасно видел, что многие женщины сейчас превратились в баб – алчных, наглых, беспринципных стяжательниц и блудниц. Почти вековая феминистическая, да и большевистская пропаганда не прошла даром. Все нынешние законы, как социальные, так и юридические находятся на стороне этих самых баб. Мужчины загнаны в угол. Папа не раз вспоминал, какие женщины были встарь. Они действительно могли претендовать на звание блоковских Незнакомок и пушкинских Татьян Лариных.
В начале 2003 года я выпустил в свет свой первый поэтический сборник «Святилище огня». Это было важное событие в моей жизни. Я понял, что, кажется, состоялся, как поэт. Впрочем, в этом акте моего литературного самоутверждения был и один большой минус: на издание книги я потратил немаленькие деньги. Потом я очень жалел об этом, но публиковать свои книги не бросил…
Как-то я услышал в литгостиной, что в Херсоне существует литературный клуб «Эллинг». Мне говорили, что в «Эллинг» ходит одна очень талантливая и интересная поэтесса Александра Барболина. Я, честно, говоря, не мог себе представить, чтобы в нашем городе среди унылой колхозной писательской «интеллигенции» появился действительно достойный автор. И я с любопытством решил пойти на заседание этого клуба.
«Эллинг» (бывший литературный кружок судозавода) тогда был сравнительно многолюдным литобъединением. Он собирался в уютном полуподвале Областного дома учителя. Эллинговцы меня приняли вполне дружески. Я со временем влился в их творческий коллектив. Активными членами клуба тогда были Николай Довгай, Леонид Марченко, Владимир Плоткин, Юрий Несин, Александра Барболина, Наталья Кислинская (председатель) и другие авторы.
С Натальей Кислинской я сразу начал сближаться. Помню, как пригласил её к себе домой – в гости. Она охотно согласилась придти. Мы долго разговаривали на разные светские темы. Папа спросил, есть ли у неё семья? Наташа сказала, что мужа у неё нет (она в разводе), но есть двое взрослых детей – Вероника и Антон. Папа её попросил, чтобы она нашла мне невесту, а то, мол, больно уж я в «девках» засиделся. Наталья обещала помочь в этом вопросе, тем более, что её дочь тогда уходила от первого мужа. Наташа обещала её со мной познакомить. Эта просьба моего отца впоследствии станет иронией судьбы…
Месяцев через восемь после моего появления в «Эллинге», этот клуб раскололся на две части. Причиной таких изменений послужил солидный скандал. Николай Каляка стал от имени клуба выпускать свой собственный альманах. Некоторые авторы этому возмутились, потому что это было сделано Калякой как бы инкогнито (он должен был спросить разрешение у клуба, считали многие, поставить коллег в известность). Другие встали на его защиту. На одном из заседаний клуб раскололся на две враждующие партии «За Каляку» и «Против Каляки». Я оказался во второй партии. Литераторы, вставшие на защиту Николая Михайловича, объявили, что больше не будут ходить в «Эллинг». Впоследствии эта группа пополнила ряды литературного клуба «Вектор», находящегося под руководством Довгая. Другая, антикалякинская группа назвала себя клубом «Млечный Путь».
С некоторыми литераторами «Млечного Пути» я сдружился по-настоящему. Саша Барболина и Юра Несин стали близкими мне по духу людьми на многие годы. Наталья Кислинская сразу стала мне благоволить по-особому. От первого моего появления в клубе и до того момента, когда наши с ней отношения стали действительно близкими, прошло максимум полгода.
Мы с Наташей почти каждый день часами разговаривали по телефону. Я её приглашал гулять по городу. Она всегда на это охотно соглашалась, иногда сама приглашала меня куда-нибудь. Однажды мы пошли с ней в дубовую рощу, которая находится на Шуменском. Там мы долго прогуливались под дубами, читали друг другу стихи, она рассказывала мне о возвышенной, но трагичной любви Айвазовского и Марии Тальони. Я тогда почувствовал в ней такую мощную женскую энергетику, такое тепло, обращенное ко мне, такую заботу…
Как складывались мои отношения с Наташей в ранний период? Перестав быть друзьями, и став друг для друга мужчиной и женщиной, мы постоянно говорили друг другу слова любви, нежности и восхищения, постоянно проявляли друг к другу внимание и заботу. Мы не чаяли друг в друге души – так можно охарактеризовать наши отношения одной фразой.
Наташа была не только хорошей поэтессой, но и сильной художницей. Её акварельные и масляные работы знают многие херсонские любители изящных художеств, в том числе и литераторы. Она часто дарила свою живопись коллегам, так сказать, по перу и топору.
От природы очень женственная и обаятельная, в момент, когда Наташа садилась за мольберт и начинала писать, в её движениях появлялась какая-то едва заметная грация, утончённость, изящество… Я всегда обожал наблюдать за ней, когда она работала над очередной картиной. Сама же Наташа в такие моменты рядом с собой меня только терпела. А когда я начинал приставать с разговорами или ласками, говорила мне лишь одно:
– Не мешай мне – я творю!
Полгода наших «ранних» отношений с ней прошли, как один миг. Наступил август 2003 года. 20-го числа у Наташи как раз был день рождения. Мы его здорово отпраздновали: с вкусными яствами, прогулками по живописным местам города и декламацией поздравительных стихов. Между нами произошло чудо любви – самое прекрасное из чудес этого Мира.
Наташа происходила из интеллигентной семьи. Её отец был офицером-фронтовиком, старшим лейтенантом кавалерии, потом интендантской службы; её мама работала журналистом. Наташины предки по материнской линии были купцами. Она происходила из казанско-чешламских купцов Селивановых. Родоначальник Селивановых - Дермидонт (Селиван) Иванов, живший в середине XIX века, являлся очень богатым человеком. Он даже мог бы себе оформить членство в первой гильдии (уровень дохода позволял), но тогда ему пришлось бы платить налоги, а ему этого делать очень не хотелось… Поэтому жил Дермидонт, как бедняк, а большие суммы, заработанные коммерцией, хранил в Московских и Санкт-Петербургских банках. Какие-то торговые дела были у него с Англией. Есть свидетельства о том, что он жил одно время в Лондоне и от англичанки у него были дети. Потомки этих детей живут в Великобритании и поныне. И даже кто-то из них переписывался с одной Наташиной племянницей.
Наташа – очень необычный человек. Она умела быть восторженной дурочкой, наивной, заботливой, очень женственной… И в месте с тем – умной, художественно одаренной, влюбчивой, умеющей одеваться и выглядеть с большим вкусом, светской львицей, нежной и ласковой, как кошка, привязчивой, изящной и утонченной, при этом ненасытной до плотских утех, а ещё: волевой, подлой, вероломной, прекрасной актрисой, могущей убедить кого угодно в чем угодно, бойцовой собакой, обладающей практически смертельной хваткой, расчетливым стратегом, способным просчитать поведение своего врага на несколько ходов вперед… Наташе под силу параллельно использовать различных людей в своих интересах. Такие женщины становятся агентами спецслужб, дипломатами, серыми кардиналами в правительствах и олигархических кругах… Она была человеком прекрасным и ужасным одновременно…
Осень 2003 года стала для меня одновременно счастливым и трагическим временем. В сентябре обнаружилось, что Наташа беременна. Ей почему-то казалось, что у нас будет непременно девочка. Срок ещё был очень короткий (недели три – четыре), но в половой принадлежности будущего ребёнка она была совершенно уверена. Для меня эта новость была огромной радостью. Я всегда хотел иметь ребёнка, особенно дочь. Я ещё и не успел подумать, как ребенка назвать, но Наташа уже решила, что дочь назовём Александрой. Я на это имя согласился.
По такому случаю, как рождение дочери, мы решили пожениться. Правда, в ЗАГС Наташе идти как-то не хотелось (она как замужняя женщина лишилась бы субсидии на оплату квартиры), поэтому мы запланировали обвенчаться в православном храме.
Наташина беременность протекала нормально. Я через папу наводил справки о том, в какой хороший роддом можно было бы пристроить будущую мамашу.
У моего отца перспектива прибавления семейства, честно говоря, большого энтузиазма не вызвала. Он, как-то пообщавшись с Натальей, вдруг сказал, обращаясь ко мне:
– Она очень лукавая, берегись её…
Я этим словам особого значения не придал. Я был тогда счастлив и влюблён, я получал от новой знакомой всё, что нужно мужчине, и до того, что будет дальше плохого или неожиданного, мне не было никакого дела.
Всю осень я таскал Наталье разные вкусности, заботился о ней и ублажал, как только мог. Хотя Саша ещё не родилась, я прикипел к ней всей душёй. Неся вкусный кусочек моей второй половинке, я думал, что обязательно питательные вещества от этого кусочка попадут и Сашечке. Я готовился стать отцом, думал, где бы найти вторую работу, чтобы лучше материально обеспечить свою семью. Наталья уверяла, что наша дочь непременно станет сильным и самостоятельным в жизни человеком, ведь у неё такая же сильная и самостоятельная мать. Я на все на это не возражал.
Я так привык к существованию нашей дочери, что даже посвятил ей стихотворение:

Родила мне женушка,
Как сама, точь-в-точь,
Маленькое Солнышко-
Александру-дочь.

Хоть и к маме ближе
По чертам лица,
Норовом, предвижу,
Дочь пойдет в отца.

Смотрит дочь часами
На портрет, где в ряд
Бравые, с усами
Прадеды стоят.

От хандры и стрессов
Средства лучше нет,
Чем краса эфесов,
Шпор и эполет.

Но от мамы, все же,
Дочь возьмет сполна:
Нежной будет тоже,
Тонкой, как она.

Дочку мать прилежно
Выучит всему –
Много знать полезно
Женскому уму.

Зная мира тайны,
Страсти и грехи,
Будет ни случайно
Сочинять стихи.

Однажды я, как всегда, позвонил Наташе, чтобы сказать «Доброе утро», ну и осведомиться о здоровье. Она сообщила, что всю ночь не спала и очень плохо себя чувствовала.
– Мне очень плохо… Я чуть не умерла, – сказала она…
Я, конечно же, приехал сразу к ней домой, чтобы выяснить, в чём же всё-таки дело. Наташа сказала мне, что находится в тяжёлом состоянии и что у неё был выкидыш.
– У нас не будет ребёнка, – довершила она своё немногословное объяснение…
Горю моему не было придела! Я ощутил такую боль, как будто у меня умер настоящий, живой, родившийся ребёнок, ребёнок, которого я видел и слышал, кормил и качал на руках, оберегал от опасностей и давал наставления на долгую и трудную жизнь…
От Натальи я пошёл домой пешком – через весь город. Ничего не замечая и не видя перед собой, я всё думал, как же так могло произойти?! В моей душе постоянно происходил внутренний диалог.
– Наверное, это я во всём виноват?! Да, конечно же, я, – вдруг остро и пронзительно мелькнуло у меня в голове! Я недостаточно любил Наталью, я плохо о ней заботился во время беременности, я скверный и ничтожный человек!
Как дошел домой, не помню, помню только, что разделся и лёг спать, с головой накрывшись подушкой...



* * * * *



В 2003 году папа наконец-таки ушел на пенсию. В тот год ему исполнилось ровно 80 лет. Отец, наверное, работал бы и дольше, но он стал себя очень плохо чувствовать. Огромная вина за то, что папа работал из последних сил и до самого конца, лежит на мне. Я почти всегда зарабатывал мало (средств нашей семье часто не хватало), да и те деньги, что у меня были, я тратил или на публикование своих книг, или на женщин. Сейчас, по прошествии стольких лет, мне остается только сказать: «Прости меня, папа, что я оказался плохим сыном… »
В 2004 году (4 марта) умер дядя Вова Тропин. У меня всегда были с ним хорошие отношения. Мы иногда беседовали с ним о жизни, и он рассказывал мне свои тяжелые, но полные жизненного смысла и опытности истории.
Однажды он мне сказал:
– А знаешь, почему наш народ так плохо живет сейчас? Потому, что мы не умеем работать и отвечать за свои поступки. Большевики уничтожили весь цвет нации, осталась жить одна только серая масса, попрятавшаяся в лихую годину по углам. Всех лучших выбили, потому, что они не побоялись бороться за свои права. Наш нынешний народ – это потомки крестьянской голытьбы и городского хулиганья… Гнилой человеческий материал…
Я слушал размышления дяди Вовы о наших людях и пытался внутренне что-то возразить ему, но возражать, по существу, было нечего…
30 апреля 2004 года мы с Наташей обвенчались. Произошло это в церкви на старом кладбище (на улице Ушакова). Совершил над нами обряд сын Наташиного знакомого священника, который и сам был батюшкой, – Александр Витальевич Коростылёв. Свидетелей у нас не было. Мы приглашали Сергея и Александру Барболиных поприсутствовать, но они, сославшись на занятость Сергея, отказались. Саша одна придти не захотела.
После венчания я ехал домой к супруге совершенно счастливым человеком.
– Вот, теперь и у меня есть собственная официальная семья! – думал я.
Установилось жаркое сухое лето. Я приезжал к Наташе, как правило, в пятницу или субботу и оставался у неё дома до воскресного вечера.
Наташа любила всякие красивые и святые места, овеянные очарованием древности. Например, старинные воинские захоронения вызывали в её душе особый трепет и благоговение. Гуляя по Херсону в выходные, мы часто захаживали с ней в Екатерининский собор, неспешно ходили по его окрестностям. Тамошнее кладбище, на котором похоронены генерал-поручик, принц Александр Вюртенберг-Штутгартский, бригадир Горич, инженер-полковник Корсаков, губернатор Синельников (а в самом соборе светлейший князь Потёмкин-Таврический) и некоторые другие очень уважаемые лица, являлось для моей супруги, и музеем, и мемориалом поклонения воинской доблести и славе, и памятным местом, сохранившим живые свидетельства прошлой мощи нашего великого Отечества – Российской Империи. У Наташи был своеобразный культ воинской силы и мужественности. Она всегда чувствовала острейшую благодарность, адресованную мужчинам, совершившим ратные подвиги или просто участвовавшим в войне. По видимому, такое отношение к мужчине-воину было воспитано в Наташе её отцом ещё с самого раннего детства. Будучи офицером-фронтовиком, он привил дочери такой взгляд на вещи. Не исключено, что это её свойство было обусловлено генетически. Впрочем, успешные мужчины-художники и мужчины-поэты, произведения которых моей супруге нравились, тоже вызывали в её душе не меньшее уважение. Однажды, после очередного посещения Екатерининского собора она написала такое стихотворение.

У каждого своя война,
Любовь и смерть, своя весна.
Своё звучанье тишины
И ностальгические сны.
Своё сложение стиха,
Своё понятие греха,
И тело – для души одежда,
И, как спасение, – надежда.
И память, как стальной капкан,
В нём свой Берлин и свой Афган,
И дождь за сумрачным окном,
И незабытый отчий дом.
И очень верится, что есть
Своё Отечество и Честь.

В 2004-м году мы с Наташей ездили на кладбища, чтобы навестить предков. Сначала отправились на могилу её отца (там же похоронена и её мать). Могила находится на «правом» Камышанском кладбище. Памятник Наташеному отцу представлял собой два железных квадратных столбика разной высоты. Между ними (к ним) приварен лист железа. Всё покрашено серой краской. На памятнике написано «Ступак Александр Маркиянович», дата рождения и смерти. Этот памятник Наташе очень нравился своей мужественностью, некоторой суровостью, сдержанностью, чёткостью. Она считала, что настоящий воин и должен лежать под такой стелой, напоминающей могилу на солдатских погостах. Потом мы пошли к моим предкам. Захоронение деда Михаила не нашли, как не старались. А вот место захоронения Остославских и Фроловых, расположенное на мемориальном Камышанском кладбище, было нами обнаружено без труда. На мраморной плите, под которой похоронено много людей (Иван Семёнович Остославский вместе со своими жёнами, некоторыми детьми и внуками) уже почти полностью стёрлись от времени и выветривания буквы. Мы попытались обновить их. Навести чётче. Моя жена с огромным уважением отнеслась к этим могилам и обещала бывать здесь регулярно.
Уставшие и измотанные долгим пешим маршем мы вернулись домой.
У моей жены жил красивый и очень добрый пёс – Мартин. Весь он был рыжий (английский спаниель), а на морде – белая стрелка. Когда мы все втроём шли гулять на поле, где когда-то давно был вертолетный аэродром (это на Таврическом), Мартин весело бегал по сухой траве, размахивал своими длинными ушами, как крыльями, и улыбался – во всю пасть. Иногда, совсем потеряв его из виду, мы смотрели друг на друга… Ах, сколько разных чувств я тогда читал на её лице… Оно переливалось эмоциями, как капля росы на солнце переливается всеми цветами радуги… Напоследок мы целовались, и шли домой.
Однажды мы с Наташей вместе сочинили про пса Мартина стихотворение:

Под звуки скрипки пел крылатый пёс,
А люди аплодировали стоя.
Он гордый дух свой к небесам вознёс
И сердце век не знавшее покоя.

Он напролёт все ночи и все дни
Мечтал о невозвратном и далёком,
И тёмной бездны вечные огни
Ему казались бесконечным Богом…

Он, рыжий и крылатый исполин,
Рожденный средь Божественного света,
Пришёл на эту землю не один –
С ним снизошла с небес душа поэта.

Это стихотворение понравилось многим детям, у которых Наташа преподавала в детском саду (она тогда там работала воспитателем). Стих пришёлся по вкусу и нашим клубным товарищам. Судьба Наташиного любимца – Мартина – оказалась трагичной: он заболел раком и примерно года через полтора умер. Она очень тосковала по нему, но смерть есть смерть: её не преодолеть, и ничего с этим не поделаешь…
В «Млечном Пути» мы организовали издание первого номера клубного альманаха. Его редактором был избран я. Наташа как председатель клуба взяла на себя функции директора альманаха. Спонсировать журнал согласилась Виктория Владимировна Остроумова – президент Херсонской торгово-промышленной палаты. Когда «Млечный Путь» №1 увидел свет, все наши литераторы радовались необыкновенно. Ещё бы: у журнала была красивейшая твёрдая обложка. О такой шикарной полиграфии мы не могли и мечтать. Когда ещё потом обнаружилось, что настоящий тираж журнала 1 000 экземпляров (а это очень много по тогдашним временам), то ликование вообще стало безграничным.
Наш журнал благодаря Областному управлению по делам печати и средств массовой информации разошёлся по всем крупнейшим библиотекам и книжным выставкам Европы. Это был звёздный миг Наташиного руководства клубом.



* * * * *


Однажды своему крестнику я написал такое письмо.
Дорогой Х…!
Ты читаешь воспоминания о твоем деде – Алексее Михайловиче Юшкевиче, офицере советского торгового флота. Он был порядочным, добрым и уважаемым человеком. Его память следует увековечить, что я и делаю, взявшись за написания данного письма.
Твой дед родился в 1919 году. Его отец – Михаил Анатольевич Юшкевич – был капитаном первого ранга русского императорского военно-морского флота, начальником офицерского собрания города Севастополь. Капитан первого ранга (в действительной службе, а не при отставке) – был военно-морским чином, который во времена царя Николая Второго приносил своему обладателю потомственное дворянство. Его матерью была Эльза Алуизовна Винклер – немка, дочь купца первой гильдии.
Моя семья с твоими предками познакомилась довольно-таки давно. Ещё моя мама работала вместе с твоей тётей Гетой (Генриэттой) в Гипрограде (в 1960-е годы). Мой отец – Игорь Михайлович Иванов – был врачом-офтальмологом, а у Алексея Михайловича были больные глаза, поэтому и не удивительно, что они познакомились на медицинской ниве. Алексей Михайлович приходил к моему папе в УТоС лечить зрение. Сначала это были визиты, связанные только со здоровьем, но потом эти два человека стали всё больше и больше сближаться. Они подружились. Мы начали дружить семьями где-то года с 1992-го. Помню, как я познакомился с твоей мамой. Где-то в марте 1991-го года Аллочка пришла к нам с гостинцем от своего отца. Это была маленькая коробка конфет, которую он адресовал нам. Я хорошо помню Аллочку той поры. Она была очень стройной девушкой, симпатичной, с каштановыми волосами, постриженными под «каре». У неё были серые глаза, в которые я впоследствии любил заглядывать, пытаясь прочитать в них её тайные чувства и желания. В те времена в Херсоне организовался филиал Российского Дворянского Собрания. Мой отец стал губернским вице-предводителем, мой крестный стал предводителем. Алексей Михайлович горячо поддержал идею восстановления РДС и сам, как сын дворянина, принял посильное участие в деятельности нашей организации. 1992-й, 1993-й, 1994-й – это были годы, наибольшей дружбы семьи Юшкевичей с семьёй Ивановых. Это было время, когда мы приглашали друг друга на всевозможные праздники: на дни рождения, на Новый год, Рождество и Пасху. Оба наши дома были очень хлебосольными. Хотя тогда времена были тяжёлые, но мы находили возможность приглашать друг друга на маленькие застолья. Нам была доступна роскошь общения с достойными людьми, а это редкость, по нынешним временам.
Алексей Михайлович Юшкевич был человеком очень порядочным, человеком старой дореволюционной закалки. Он часто наставлял меня по различным вопросам. Часто рассказывал мне различные истории из своей трудной, но интересной жизни. Он был участником Великой Отечественной войны. Воевал в Арктике. Его корабль был подбит. Он тонул, но остался жив. Его потом наградили орденом «Красной звезды» и несколькими военными медалями. Впоследствии он получил орден «Трудового Красного Знамени» за свой упорный и добросовестный труд по восстановлению народного хозяйства, разрушенного войной. Алексей Михайлович ходил на знаменитом в СССР атомоходе «Ленин». Был там начальником электрочасти. У нас был общий друг Аркадий Александрович Бромберг – капитан дальнего плаванья, пенсионер союзного значения. Мой отец его тоже лечил. Бромберг с супругой Евдокией Васильевной приходил к нам на застолья. Конечно, к нам часто приглашался и предводитель дворянства с сестрой и её мужем. Так мы все и общались.
Твой дед был спокойным, рассудительным, многоопытным, мудрым человеком. Он был хорошим собеседником, интересным в общении, практичным. Он всегда нравился женщинам, и иногда под чарку хорошего напитка, который в нашем доме водился всегда, мог рассказать курьёзный или оригинальный случай из своей жизни. Эти мужские истории были для меня необычными, ведь в моей жизни ничего подобного тогда ещё не случалось.
Иногда, мы собирались в чисто мужской компании. Мой отец и Алексей Михайлович рассказывали друг другу различные поучительные эпизоды. Я, конечно, был ещё тогда очень мал, так что говорил мало, а больше слушал.
Помню, как Алексей Михайлович учил меня фотографировать. Он мне рассказывал, как следует проявлять плёнку, как её нужно вытаскивать из фотоаппарата, как потом печатать снимки. В те времена весь процесс фотографирования в домашних условиях был исключительно сложным и трудоёмким делом. Появление цифровой техники существенно облегчило работу.
К моим контактам с семьёй Юшкевичей я относился очень трепетно. Особенно, конечно, я дорожил отношениями с Аллочкой. Помню, как вёл огромный толстый 26-томный дневник, в который записывал во всех подробностях то, что говорилось и кто, где сидел на наших застольях. Мы с твоей мамой иногда гуляли по городу. Часто я провожал её, когда всем семейством Юшкевичи шли от нас домой. А иногда мы гуляли только вдвоём. Ты, конечно, спросишь: что нас связывало, только ли дружба? Я любил Аллочку, но отношения у нас всегда были в высшей степени сдержанными и никаких «африканских» страстей, которые нередко возникают между влюбленными людьми, у нас не было.
Помню, в 1993-м году Аллочка сломала ногу. Я очень был расстроен этим фактом, поэтому, как только Алексей Михайлович разрешил мне её навестить, я это и сделал. Я пришёл к твоей маме с подарком – с двухтомником «Унесённые ветром». Алла этот роман очень любила, так что, презент ей пришёлся по душе. Помню, это было летом. Мы сидели за столом в крытой веранде. Белый гипс на ноге, костыли, грустное Аллочкино лицо… Я говорил ей слова утешения, жалел её и пытался отвлечь от боли на что-нибудь хорошее и приятное. Прощаясь, я поцеловал ей ручку, прижался к ней нежно и крепко, чем, кажется, окончательно её успокоил. Аллу любят, о ней заботятся – что же может быть более важного и приятного в нашей непростой жизни для женщины?
Помню, август 1993-го года. Мы все собрались у моей мамы на день рождения (27 число). Вкусно ели. Были наши любимые котлеты с картошкой, борщ, салат «Оливье», селёдка под шубой, овощной торт. Я так наелся, что ели мог шевелиться, но Аллочка меня растормошила. Заставила танцевать быстрое танго. У нас был многофункциональный стерео-комбайн, который играл классическую музыку. Под него мы и танцевали. Потом я пошёл провожать Аллочку домой. Мы гуляли по центру Херсона. Был очень солнечный, яркий, тёплый день. Она шла со мною под ручку, а я млел от ощущения близости родной, дорогой сердцу, желанной души… Аллочке очень нравилось гулять по улице Суворова. Для меня это тоже было любимое место прогулок. Старинные и красивые здания, находящиеся там, создавали прекрасное настроение. Старина, её благородные и возвышенные флюиды чувствовались на улице Суворова повсеместно. Дойдя до самой Ушакова, мы расстались. Я посадил Аллочку на троллейбус, и она уехала домой. После этого я целых три дня не мог отойти от ощущения счастья! Всё думал:
– Ах, как здорово, что и у меня есть собственная девушка!
Надо сказать, что, кажется, никто не воспринимал мои отношения с нею серьёзно. Обычно, если родители девушки заподазривают что-то неладное, они говорят с молодым человеком серьезно и с глазу на глаз. Но, ни Алексей Михайлович, ни Светлана Акимовна никогда не задавали мне никаких вопросов. Не делали этого и мои родители. Только отец, раз обмолвился словом:
– Смотри, не натвори в отношениях с Аллой глупостей! – сказал он.
– Не натворю! – ответил я.
На этом все разговоры на данную тему и закончились.
Я относился к твоей матери очень трепетно и благоговейно. Она была для меня желанной женщиной.
Помню одно большое застолье в доме на Арктической: у Алексея Михайловича день рождения. Накрыли стол в саду. Собралось много гостей: Лариса с мужем и дочерью Региной из Мурманска, Генриетта с сыном, я с родителями, кажется Бромберги. Были ещё какие-то знакомые Юшкевичей, которых я совсем не знал. Мы чествовали юбиляра, произносили красивые тосты, вкусно ели, слушали приятную классическую музыку, танцевали и веселились. Ушли мы уже почти ночью.
Алексей Михайлович любил рассказывать о дореволюционной жизни. Помню, как-то он говорил об одном рабочем завода «Сормала». Этот рабочий с гордостью повествовал, как хорошо ему жилось при царе Николае Втором, какая у него была огромная зарплата, на которую он мог содержать целую большую семью с детьми мал-мала меньше. Алексей Михайлович имел патриотические и про-монархические убеждения, называл себя русским по духу, хотя и польско-немецких кровей человеком, но, он всё-таки очень сожалел о развале Советского Союза и ругал Горбачёва и Ельцина. Он считал их предателями собственного народа и государства. Он говорил, что когда-то до войны ещё болел туберкулёзом. Тогда его спасло собачье сало. Это средство хорошо излечивало от истощения и слабости, которые всегда сопутствуют туберкулёзу. Он рассказывал о своём отце, которого рано потерял и о матери, которая оставшись в годы революции с детьми (был ещё брат) и без средств к существованию, вынуждена была подрабатывать, чем только можно (обшивала). В те времена так делали многие дворянки и просто состоятельные в прошлом женщины, оставшиеся без кормильца.
Алексей Михайлович сам делал вино и водку. Мой отец тоже являлся опытным виноделом, так что заимствовать технологические навыки друг у друга у них была возможность. Он был очень мастеровитым и, как сейчас говорят, «рукастым» человеком. Всё сам делал по дому. У него имелось много банок с шурупами, болтами и гайками, предназначенными для ремонта всех предметов домашнего обихода. Он был настоящим хозяином в доме, настоящим главой семьи.
Однажды, помню, он пришёл к нам домой. Речь зашла о телефоне. Папа говорил, что у нас нет телефонной розетки на веранде и, когда проходишь домой, нет возможности сразу же позвонить в милицию, чтобы квартиру сняли с охраны. Алексей Михайлович сам взялся сделать проводку к телефону, хотя его никто об этом и не просил. Он провёл кабель за полчаса, и никаких затруднений у него это не вызвало. Ему нравилось всё делать своими руками.
Когда-то давно я посвятил Алексею Михайловичу стихотворение:
А.М. Юшкевичу
В небесах – застыл ледяной свинец,
В море – континент, что суров и бел…
Здесь для всех судов лишь один конец,
Лишь один печальный удел.

Будет буря, померкнет полярная даль,
Станет твердью вода, всё одно,
И сомкнутся льды, и раздавят сталь,
И корабль пойдёт на дно.

Моряки, увы, страшный жребий вам
Всё же выпадет: навсегда
Перейдёте вы к дальним берегам,
Где лишь ил, песок и вода.

Но идёте вы всё равно в поход –
Долг нельзя не исполнить свой.
Возвращайтесь же хоть и через год
Из метелей и льдов домой.

С Аллочкой вдвоём мы любили интересно проводить время. Однажды ходили в исторический краеведческий музей. Смотрели там на палеонтологическую, оружейную, античную экспозиции. Твоей маме всегда нравилась история, поэтому от посещения музея она была в восторге, впрочем, я тоже. Помню, гуляли с нею вдвоём по набережной у здания областной библиотеки. Оттуда, с днепровских круч открывался красивейший вид. Я все наши прогулки очень любил. До сих пор я вспоминаю их с большим теплом и нежностью…
А однажды я подарил твоей маме красивые трёхмерные открытки. На них изображались пейзажи и замечательный яркий петух с роскошным хвостом. Она меня спросила:
– А ты потом не пожалеешь?
Я ответил:
– Нет, никогда!
Да разве можно что-нибудь жалеть для близкого человека?
Году где-то в 1994-м наши семьи стали «дрейфовать» в разные стороны. Алексей Михайлович тяжело заболел. Потом он слёг и вскоре умер. Аллочка взрослела и взрослела. Перед ней остро встал вопрос о замужестве. Я был её моложе на 5 лет. В те времена я не мог самостоятельно зарабатывать деньги, и был человеком совершенно не приспособленным к добыванию материальных благ. Ей нужен был обеспеченный, волевой и деловитый мужчина. Она не могла ждать, когда я в жизни крепко встану на ноги. Для мужчины важно хорошо зарабатывать, а я тогда ещё этого не умел. Поэтому она нашла себе подходящего, хотя тогда ещё малознакомого ей человека – твоего отца.
После этого наши встречи с нею превратились в дружбу чистой воды.
Наши отношения с Алексеем Михайловичем Юшкевичам навсегда остались для меня светлой и дорогой страничкой моей жизни. Вот уже и сколько лет прошло с тех пор, а я нет-нет да и вспомню твоего деда добрым словом.
Береги себя. Слушайся родителей и бабушек, хорошо учись и стремись овладеть нужной людям профессией, которая исправно кормила бы тебя. На этом своё повествование я заканчиваю.
До встречи!


* * * * *


Папа всё больше и больше болел. Он сломал себе ногу (шейку бедра). Он стал лежачим больным. В нём появилось что-то детское, совсем беззащитное, наивное… Он всегда очень любил котов, но тогда, его страсть к ним стала проявляться ещё сильнее. Бывало, возьмёт к себе в постель какого-нибудь кота или кошку – чаще всего Маркизу – и гладит её с такой нежностью, с такой заботой и с такой мольбой, как будто говорит:
– Кошечка, милая, вылечи меня, пожалуйста! Дай мне силы подняться с кровати! Я окрепну, выздоровлю – и принесу тебе много-много вкусной еды!
В эмоциональном плане животные стали для папы последней надеждой на спасение…
В 2004 году выпускницы моей академгруппы решили отметить вторую годовщину окончания университета. Все собрались в кафе «Башня», которое находится на улице Суворова. Там в подвале есть вполне уютные апартаменты. Они были забронированы нашими девчонками на пару часов. Помню, я пришел несколько раньше назначенного срока. Встретил некоторых наших, кто явился ещё раньше. Бывшая староста попросила меня проводить к «Башне» некоторых иногородних девочек, которые плохо знают Херсон. Когда пришли все, кто хотел, оказалось, что из собравшихся я – единственный мужчина. Другие наши парни не пришли: толи не смогли, толи не были приглашены. Девушки заказали себе разные лакомства: мороженное, шампанское, коньяк, бутерброды, пирожные, а некоторые взяли себе водки. Что пил и ел я, уже и не помню. Разговор крутился вокруг самых разных тем. Кто-то стал вспоминать годы учёбы, кто-то говорил о своей работе, о создании семьи и рождении детей. Пошли разговоры обо всём и не о чём. Потом включили музыку и начала танцевать. Девушки, каждая по очереди, приглашали меня на вальс. Танцевали и быстрые танцы с множественными поддержками и стремительными шагами. Когда девчонки уже привыкли к обстановке и раскрепостились, они начали водить вокруг меня хороводы, как вокруг новогодней ёлки. Вешались на шею, целовали, некоторые даже плакали, упрекая в том, что вот, мол, раньше они были ко мне неравнодушны, но я их не замечал, а теперь – поздно: теперь они замужние женщины и им добиваться меня не к лицу, да и чувства остыли... Тогда я ощутил себя безумно глупым и бессмысленным человеком.
– Как можно было, – думал я, – лишить самого себя такого редкого и великого счастья – любить и быть любимым? Как же мог я не замечать всех этих ласковых, нежных, привязчивых и интересных молодых девушек? Ведь я всегда так хотел иметь собственную женщину, быть возлюбленным, мужем, отцом… Впрочем, мысль о том, что у меня теперь есть Наташа, сводила драматизм ситуации к минимуму.
Мои поклонницы танцевали вокруг меня, попутно пили спиртное, дурачились и веселились, как могли.