Михаил Лермонтов – предтеча русского символизма
Михаил Лермонтов – второй по значению русский поэт, после Пушкина. Его творчество обладает высочайшим художественно-эстетическим уровнем. «Скажи мне ветка Палестины» - это одно из самых прекрасных Лермонтовских стихотворений. Тут яркая и сочная образность, есть ассоциативность. Лермонтов считается предтечей русского символизма в поэзии, а в прозе Фёдор Михайлович Достоевский. Лермонтов это поэт-эстет, поэт-философ и поэт-патриот. Михаил Юрьевич очень рано понял звериную суть жизни. Его стихи наполнены горечью и презрением к миру людей. Многие его стихи очень эмпиричны. Они идут от трагического жизненного опыта. Кто-то может сказать: «Поэт умер в 27 лет – какой там жизненный опыт!». Сказать так можно, но тот, кто так скажет, будет не прав. У поэтов, тем более таких гениальных, как Лермонтов, идёт год за три. Они настолько благородны и утончённы, что годы обыкновенной на непросвещённый взгляд жизни идут у них как годы фронта и лагеря – один к трём. Это заметно по стихотворению «И скучно и грустно… ». Стихотворение, которое называется «Казачья колыбельная песня» мне нравится тем, что автор перевоплотился здесь в существо противоположное себе – в женщину, да не просто в женщину, а в мать. А ведь у самого поэта никогда не было детей! Вот, какой прекрасный мастер художественного слова Михаил Юрьевич! В стихотворении «Предсказание» поэт более, чем за 70 лет предсказал революцию и Гражданскую войну в России. Автор был медиумом и провидцем. Эти качества его явно роднят с поэтами-символистами. Если я захочу узнать будущее нашего народа, я лучше буду читать стихотворные пророчества Лермонтова, чем пойду к бабе Ванге. Лермонтов – вот истинный провидец и литературный волшебник! В стихотворении «Пророк» показана судьба типичного гения. Серые обыватели и профаны считают его отступником и чудаком, а некоторые даже врагом. Но, это и понятно. Человек, который самостоятельно нешаблонно мыслит, который, сам, будучи свят и безгрешен, указывает другим на их пороки, является врагом для каждого «нормального» человека. Увы, большинство людей на поверку оказываются глупыми пожирателями гамбургеров или, что там они пожирали во времена Лермонтова. Они заняты добыванием хлеба насущного и до гениальных философов и поэтов, к коим и принадлежит Лермонтов по праву, им дела никакого нет. Стихотворение «Бородино» это совершенно мастерская патриотическая вещица! Автор написал её, будучи сам боевым офицером-гвардейцем и зная не понаслышке о ратных делах.

Поэзия Михаила Юрьевича это истинно аристократическое искусство. Такое же аристократическое, как у Блока, Цветаевой и Гумилёва. Справедливости ради надо сказать, что русская литература, особенно поэзия, всегда была сугубо аристократическим видом искусства. Этим она отличается, например, от Малороссийской литературы, сплошь построенной на фольклоре, подражании Кобзарю, на чисто крестьянской тематике и проблематике. Приземлённая, шкурно-материальная, земледельческая, она не сравнится по своему художественному уровню с русской литературой даже близко. Каждый талантливый русский поэт – это солдат Империи! А каждый способный малороссийский «письмэннк» - это землепашец, борющийся с соседом за шмат земли. Хотя, зачем ему этот шмат, не понятно, ведь работать на нём всё равно никто не собирается. Вот такая у них кулацкая, мелко-собственническая литература.

Лермонтов подготовил в русской поэзии художественно-эстетический и языковой грунт для прихода в неё таких прекрасных поэтов, как Александр Блок, Николай Гумилёв, Анна Ахматова, Марина Цветаева, Сергей Есенин и многие-многие другие. Стихи Михаила Юрьевича Лермонтова учат людей чести, благородству, мужественности, отваге и красоте. И за это автору низкий поклон!
Павел Иванов-Остославский.
18 мая 2013 года. Херсон.

Ветка Палестины
Скажи мне, ветка Палестины:
Где ты росла, где ты цвела,
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?

У вод ли чистых Иордана
Востока луч тебя ласкал,
Ночной ли ветр в горах Ливана
Тебя сердито колыхал?

Молитву ль тихую читали,
Иль пели песни старины,
Когда листы твои сплетали
Солима бедные сыны?

И пальма та жива ль поныне?
Все так же ль манит в летний зной
Она прохожего в пустыне
Широколиственной главой?

Или в разлуке безотрадной
Она увяла, как и ты,
И дольний прах ложится жадно
На пожелтевшие листы?..

Поведай: набожной рукою
Кто в этот край тебя занес?
Грустил он часто над тобою?
Хранишь ты след горючих слез?

Иль, божьей рати лучший воин,
Он был с безоблачным челом,
Как ты, всегда небес достоин
Перед людьми и божеством?..

Заботой тайною хранима
Перед иконой золотой,
Стоишь ты, ветвь Ерусалима,
Святыни верный часовой!

Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой...
Все полно мира и отрады
Вокруг тебя и над тобой.
1837


И скучно и грустно
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят - все лучшие годы!

Любить... но кого же?.. на время - не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно...

Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг -
Такая пустая и глупая шутка...
1840


Казачья колыбельная песня
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.

По камням струится Терек,
Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал;
Но отец твой старый воин,
Закален в бою:
Спи, малютка, будь спокоен,
Баюшки-баю.

Сам узнаешь, будет время,
Бранное житье;
Смело вденешь ногу в стремя
И возьмешь ружье.
Я седельце боевое
Шелком разошью...
Спи, дитя мое родное,
Баюшки-баю.

Богатырь ты будешь с виду
И казак душой.
Провожать тебя я выйду -
Ты махнешь рукой...
Сколько горьких слез украдкой
Я в ту ночь пролью!..
Спи, мой ангел, тихо, сладко,
Баюшки-баю.

Стану я тоской томиться,
Безутешно ждать;
Стану целый день молиться,
По ночам гадать;
Стану думать, что скучаешь
Ты в чужом краю...
Спи ж, пока забот не знаешь,
Баюшки-баю.

Дам тебе я на дорогу
Образок святой:
Ты его, моляся богу,
Ставь перед собой;
Да, готовясь в бой опасный,
Помни мать свою...
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
1840


Предсказание
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь - и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож;
И горе для тебя!- твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
1830



Пророк
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.

Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:

"Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!"
1841


Бородино
- Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!

- Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри - не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля...
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!

Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
"Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?"

И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки -
Французы тут как тут.

Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!

Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
"Пора добраться до картечи!"
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.

Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.

И только небо засветилось,
Все шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам...
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.

И молвил он, сверкнув очами:
"Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте же под Москвой,
Как наши братья умирали!"
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.

Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нам,
Все побывали тут.

Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.

Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась - как наши груди,
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой...

Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять...
Вот затрещали барабаны -
И отступили бусурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.

Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри - не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не божья воля,
Не отдали б Москвы!
1837